Данихнов Владимир - Братья Наши Меньшие
ВЛАДИМИР ДАНИХНОВ
БРАТЬЯ НАШИ МЕНЬШИЕ
По улицам еще бродят люди, но город уже мертв, пораженный взаимной ненавистью, захваченный набирающими власть существами с паранормальными способностями. Не осталось ничего святого, всем заправляет денежный разум, и не всегда можно понять, реальность перед тобой или бред воспаленного воображения. И только один человек может все исправить, но нужно ли ему это.
Названия фирм, торговых марок и так далее искажены нарочно. — Примеч. автора.
МНОГО ПОЗЖЕ. ЗАРИСОВКА НУЛЕВАЯ
Моя клетушка серая и печальная: влажные пятна темнеют на оштукатуренном потолке, в углах свисает паутина, железная с ржавыми пружинами кровать скрипит при каждом движении, а полосатый матрац настолько зарос застарелой грязью, что его невозможно отстирать. На серой подушке нет наволочки, а простыня застирана до дыр; в уголке ее расплылся чернильный штемпель — инвентарный номер.
По ночам в камере холодно, и я кутаюсь в простынку изо всех сил, но все равно не могу согреться и под утро превращаюсь в натуральную ледышку. Оттаиваю утром на завтраке. Столовая хорошо прогревается, и там я досыпаю: медленно жую и клюю носом.
Ускоряюсь к моменту, когда охранники начинают поигрывать дубинками — значит, время завтрака подошло к концу и надо закругляться. Доел — не доел, их не интересует.
Соседей по камере у меня нет, все-таки я не обычный заключенный; в камере напротив тоже сидит одиночка. Кажется, бывший мэр города. У мэра красное лицо, короткие седые волосы, подслеповатые глаза, которые он все время щурит, и эспаньолка; а еще у него нос картошкой и щеки, лоснящиеся, будто от жира.
Мне прекрасно видно мэра, потому что дверь в мою камеру не обычная железная с оконцем сверху, а решетчатая, как в западных тюрьмах. У него — такая же. Мы сидим в тюрьме экстра-класса, построенной по европейскому образцу.
Я завидую мэру: ему выделили маленький цветной телевизор с рогатой антенной и зеркало на стену, возле которого мэр бреется по утрам. Каждый день один и тот же смуглолицый охранник, у которого вечно грязный воротничок, приносит ему газеты и журналы.
Мэр цепляет на широкую переносицу круглые очки с толстыми линзами и внимательно читает. На нем всегда чистые отутюженные брюки и серый пуловер или теплая рубашка в клетку. Мэр совсем не похож на арестанта, скорее походит на доброго дядюшку, с которым хочется немедленно поделиться самыми страшными своими проблемами.
Из моей камеры картинку на телевизоре не видно, и я слушаю его вместо радио, узнаю много нового. Иногда проскакивает что-то обо мне, но мельком и с долей скептицизма. В меня не верят.
Это смешно.
Еще смешнее то, что я могу выбраться из камеры в любой момент, но не делаю этого.
Боюсь.
Однажды политик из камеры напротив не выдержал, отложил газету, подошел к решетке, держа руки в карманах, и крикнул:
— Эй, ты!
Я лежал на кровати и насвистывал под нос песенку Битлов, «Желтую подводную лодку». Политику ответил не сразу, потому что как раз в ту секунду чрезвычайно сильно злился, что у мелкой политической сошки есть телевизор, а у меня, во всех смыслах великого человека, нет. Потом любопытство взяло верх..
— Ну?
— Говорят, ты что-то знаешь об этих... ну... черных пятнах, в общем.
— Скарабеях?
Он замялся; ответил не сразу, пережевывая слова, как кислый щавель:
— Ну да. О них.
— А почему тебя это интересует?
Я спрыгнул с кровати и потянулся. Чтобы согреться, пару раз присел на месте, разводя руки в стороны; при каждом выдохе из моего рта вырывалось облачко пара. Черт возьми, они собира